У ненецкого народа существует примета: души безвинно убитых, безвестно пропавших не находят себе успокоения. Желая напомнить о себе потомкам, они вырываются из «нижнего» мира искрами костра, языком огня, пытаясь рассказать о своей жизни и смерти, пробудить в сердцах ныне живущих память о себе.
И заиграл, заискрился костер.
Каждая веточка птицей запела.
И опалили, свистя, косогор
Молнии, как богатырские стрелы.
Пусть не прервется старинная песнь,
Словно обрыв, за которым потемки.
Песня костра, точно прошлого весть,
Страшную тайну раскроет потомкам.
«Крик души», Леонид Лапцуй
За последние десятилетия мы уже привыкли, что история нашего государства пересматривалась и даже переписывалась набело: вычеркивались события и имена, великое делалось малым и наоборот. И все же история - это факты, а не комментарии к ним, поэтому сегодня, говоря о политических репрессиях, я постараюсь опираться на архивные документы и рассказы тех, чьи отцы и деды в 1937-м были объявлены «врагами народа».
Восемьдесят четыре года назад был образован первый в молодой советской республике национальный округ - Ненецкий. Теперь и ненцам по образцу многих российских народов суждено было жить по новым законам, которые в тундре понимались и принимались с трудом. Как, впрочем, и жителями многих российских провинций, только с той разницей, что там проживало русскоязычное население, говорившее с пролетариями на одном языке. Новое государство, именовавшее себя «народным государством рабочих и крестьян», начало свое правление с репрессий, приведших ко многим и многим жертвам как среди русского населения Припечорья, так и среди жителей тундровых становищ.
Сейчас, по прошествии времени, мы уже можем подтвердить абсурдность мысли, что сотворенное во благо - всегда есть благо, независимо от того, какими средствами эта мечта достигается.
В начале тридцатых коллективизация в Ненецком округе считалась практически завершенной. Обобществление оленей, предметов быта, не семейный или родовой, а коллективный образ жизни стали символами времени. Первыми под удар попали «кулаки», те, кто, по мнению сторонников всеобщего равенства, имели больше, чем следовало. Норму же определяли те, кто ничего не имел.
Ненцы, с трудом понимавшие русский язык, с опаской относились к нововведениям, которые насильно внедрялись на их землях, нарушая привычный вековой уклад жизни. Непонятно было, чего хотят и зачем сюда приехали красноармейцы. Но очень скоро поняли, что жить так, как жили многие века их предки, им уже не позволят. И тогда по тунд-ре символами беды и новой непонятной действительности стали ходить два слова: «товарыс» и «НКВД», которые с одинаковым страхом воспринимались от Тимана и Канина до предгорий Северного Урала.
Ненецкий писатель Юрий Вэлла так писал об этом времени: «Были у нас в стойбище два шамана. Вместе большую силу имели, многим людям помогли. Оба слыли хорошими сказителями. Слушаешь - как по длинной извилистой реке плывешь. Плывешь, пока весла целы, плывешь, пока знаешь, что за тем поворотом твой чум стоит... Но не стоит уже там чум Явунко. НКВД увезло Явунко. Совсем пропал. А Хаптай живет. На свою беду приехал он в поселок сдать пушнину, купить муки, махорки и патронов. Указал один (нашелся такой) на старика пальцем, шепнул уполномоченному:
- Хаптай - шаман, мозги своими рассказами людям забивает, от новой счастливой жизни их отвлекает...
Нахмурился «товарыс» уполномоченный, руку на плечо Хаптая положил и сказал:
- Собирайся шаман, поедешь со мной в НКВД.
Не понял старик, думал, здоровается с ним русский начальник, заулыбался, в ответ приветственное слово сказал. А тот, кто на Хаптая указал, подскочил и перевел ему слова русского начальника. Опустил тогда голову Хаптай. Вспомнил друга своего Явунко, понял: НКВД - это очень плохо. Вышел из лавки, оленей своих отвязал, попрощался с каждым и прогнал их по дороге. Сам сел на теперь уже не нужные нарты, взял берданку, сказал молитву духам земным и верховным и застрелился.
Много новых первоснежий приходило на мою землю, много раз перелетные стаи пролетали с грустным прощальным криком над моею землею. И каждый раз я думал: не души ли это Явунко и Хаптая и многих-многих других, имена которых сохранил в памяти своей только многовековой белый ягель?»
Религия - опиум для народа. Всем теперь необходимо было усвоить одну общую истину: чтобы выжить, нужно было стать атеистом и бедняком одновременно. Врагами номер один были объявлены шаманы - тадебя, и богатые оленеводы - тэта. Судьбу тэта, или как их теперь называли по-русски - кулаков, определяли те же, далекие от тундровой жизни, красноармейцы, которые руководствовались только двумя критериями: количеством оленей в стаде да наличием наемной рабочей силы. Рассуждали так: не может российский крестьянин-труженик иметь четырех коров, а если имеет, значит, кулак. Не может ненец-оленевод иметь больше сорока оленей, а если имеет, то, естественно, не пролетарий. И пошла российская скудная мерка гулять по бескрайним просторам тундры, то там, то тут выявляя вражеские кулацкие становища.
Просматриваешь архивные документы и ужасаешься, до какого абсурда иногда доходили «строители новой справедливой» жизни в своем рвении.
Акт о раскулачивании от 1938 года. Дело №69: «Ардеев Алексей (отчество отсутствует) - кулак. Семья семь человек. Трудоспособных трое: сам Ардеев, его жена и сын восемнадцати лет. По сообщению, поступившему к заместителю председателя Ненецкого окрисполкома Воробьеву, выяснено после ареста, что оленей у него совсем мало. За что будем его теперь судить? Его можно судить за то, что к их парме пристали четверо единоличников, а о самом Ардееве кто-то говорил как о шамане».
Сядэй Иван Фомич - раскулачен в 1930 году. Из обвинительного акта: «Имел батраков и стадо оленей. Давал орудия лова, а улов брал себе».
Из показаний Сядэя: « Все время был бедняк, выполнял государственные задания. Сейчас почему кулак? Прошу больше собрать материалов и обсудить для обжалования. Все время находился в батраках, занимался охотой, никаких я батраков сам не имел. Не знаю, как попал в кулаки».
Вердикт: В просьбе Сядэю отказать, так как до 30-го года занимался эксплуатацией чужого труда с целью извлечения прибыли. В 1925 году занимался шаманством». Управделами окр-исполкома Кожарин.
«Нюров Иван Андреевич - кулак. С 1921 года систематически эксплуатировал чужой труд. В ходатайстве Нюрову отказать, так как он имел батраков, плохо кормил, не давал спать в своем чуме. Сам же все ел и пил. По сообщению батраков, скрывал от уполномоченных кулака из Мезенского района». Материал составил уполномоченный Иванов на основании устных заявлений батраков. Протокол подтвердил сам обвиняемый Нюров, его жена и сын (все неграмотные).
К общему списку эксплуататоров добавить:
- Талькова Василия Михайловича - семья два человека, оленей 120;
- Латышева Макара Ефремовича - семья 13 человек, оленей 670;
- Соболева Ефима Васильевича, имевшего батрака Ноготысого Семёна, который «по несознательности» вышел из колхоза «Харп».
Причиной недовольства Ноготысого оказались перегибы, допущенные при обобществлении имущества. Все - чумы, нарты, собаки - было включено в реестр обобществленного имущества. Индивидуальными остались только малицы и ложки, даже котлы для еды и чайники стали общими.
Сегодня нелегко восстановить имена и точное количество ненцев, которые были арестованы и репрессированы в первые годы советской власти. Скудные архивные документы, справки НКВД не дают нам полной картины трагических событий. Дети и внуки их выросли без отцов и мало что помнят о них. Жены, матери, сестры репрессированных до последних дней своих скрывали страшную тайну, боясь за будущее детей.
Но одно бесспорно - таких ненцев было много. Сегодня я напомню имена нескольких из них, репрессированных и не вернувшихся из ГУЛАГа, так и не осознавших до конца, за что их арестовали, лишили возможности жить привычной жизнью, как на протяжении многих тысячелетий жили их предки.
Список «врагов народа», арестованных в январе-марте 1937 года в Канинской и Тиманской тундрах:
- Ардеев Алексей Егорович;
- Ардеев Гермоген Егорович;
- Бобриков Ефим Осипович;
- Баракулев Андрей Фёдорович;
- Канюков Константин Степанович;
- Латышев Фёдор Иванович;
- Хатанзейский Николай Фатеевич;
- Косков Иван Ефремович;
- Пырерка Николай Иванович;
- Апицын Пётр Николаевич.
Судьба каждого из них обрывается сразу после ареста. У одних в Мезенских лагерях, у других - на Соловках, в ВоркутЛаге, третьи закончили жизнь на строительстве Беломорканала, четвертые - Волго-Донского канала. И никто из них не вернулся в родную тундру, никто так и не понял, почему и зачем кому-то понадобилось объявлять их жизнь неправильной и несправедливой, за какие прегрешения каждый из них получил максимальный срок заключения в 10-15 лет.
Вот что рассказывала мне о том страшном времени Александра Ефимовна Маркова (Бобрикова), дочь репрессированного в 37-м году Ефима Осиповича Бобрикова: «Я помню, как увозили моего отца из Шойны. Не одного увозили, там еще помню Микша-вэсако был и еще какие-то ненцы. Я стояла на сопке у маяка до тех пор, пока пароход не скрылся из виду. Это в сентябре было, а в ноябре у нас забрали всех оставшихся оленей, видимо, не хотели, чтоб мы отдельно жили, без оленей-то все равно никуда не денешься - в колхоз пойдешь. Остались в маленьком чумике: старая бабушка, очень больная, мать с грудным братиком Андреем и мы - пятеро детей. В марте мама умерла от горя, потом и младшего братика не стало. И остались мы сиротами со старой больной бабушкой. Отца увезли, и больше мы о нем ничего не знаем. По слухам, вроде, он в Соловецком лагере долго был, потом Волго-Донской канал строил, потом весть пришла, что, вроде бы, его застрелили при попытке к бегству из лагеря. Кто знает, документов об этом у меня никаких нет. И ни у кого, наверное, нет. В то время многих арестовывали. Вот к нам в чум зимой приходил Лола Алёшка - Тиманский шаман, рассказывал, что его из лагеря отпустили. Может, отпустили, а может, и сам ушел. Куда делся, тоже не знаю, потом о нем нигде и не было слышно». (1993 год, п. Кия)
Алексей Фёдорович Латышев, сын Фёдора Ивановича Латышева, репрессированного в августе 1937 года:
«Моего отца обвинили в шаманизме. За это и увезли. Нашелся в правлении нашего колхоза один такой человек, называть его не буду, чтоб его родственникам плохо не было, только заложил старика, донес в НКВД. А ведь отцу моему тогда 76 лет было, он и ходил-то плохо, руки у него не действовали, потому что еще в молодости поморам помогал, их карбасы мимо кошек проводил. Так во время шторма сухожилия порвал, когда парус на ветру удерживал. Под старость у него совсем тело скрутило от болезней. Уж какой враг народа из него! Так ведь нет, все равно арестовали красноармейцы. Я тогда к пароходу побежал, хотел его подбодрить, а смотрю, солдаты его в сетку запихали и так в сетке, как рыбу или вещь какую, на пароходе в трюм и опустили. Больше с тех пор ничего о нем никто не слышал, вроде, говорили, что сразу он и умер в следственном изоляторе. Шаманам-то в те годы труднее всего было». (1998 год, Несь)
Сегодня трудно представить, сколько их, бывших тундровиков, признанных по разным причинам «врагами народа», навсегда сгинуло на просторах России. Сначала это были простые оленеводы, а затем молох репрессивной машины подмял под себя и первых руководителей-ненцев: Андрея Хатанзейского, Афанасия Лымина, Аркадия Евсюгина, Ивана Тайбарея, а позднее и первых председателей совместных кооперативов по вылову рыбы и выпасу оленей. Скупая «пролетарская норма», которой в то время измеряли уровень благонадежности оленеводов молодого Ненецкого округа как молотом выбила из строя всех трудолюбивых и крепко стоящих на ногах, умеющих работать представителей ненецких родов.
Второго августа 1938 года в НКВД города Нарьян-Мара пришла телеграмма от председателя Совнаркома товарища Молотова, в которой говорилось о конфискации оленей у семей репрессированных: «Конфисковать и передать оленей местным оленеводческим колхозам. Каждой семье врага народа оставить такое количество оленей, которое должно обеспечить семье переезд по тундре, но не свыше 30 голов».
Эта телеграмма окончательно определила судьбу детей и жен репрессированных. Ведь откуда знать Совнаркому, что выделенных оленей может хватить лишь на полтора аргиша, а для перекочевки их требуется не менее шести. Что для того, чтобы сшить зимнюю покрышку для чума, нужно иметь, как минимум, 90 шкур оленей. Ведь даже для пошива женской зимней одежды нужно восемь шкур, а детской три шкуры няблюя. Да ведь еще что-то нужно есть!
Знал ли об этом товарищ Молотов, обрекая семьи репрессированных на верную гибель? Понимал ли, что нет жизни в тунд-ре без мужчины-кормильца, нет жизни и без оленя, которого неслучайно ненцы называют илебц, то есть, жизнь.
На старинных кочевьях
Жизнь кипела, и вот...
Здесь под небом печальным
Только ягель растет...
(Из ненецкой эпической песни)
